В ходе начавшейся подготовки к празднованию 65й годовщины Победы в Великой Отечественной войны власти района Чертаново Центральное предложили ветеранам поделиться своими воспоминаниями. С этого номера мы начинаем серию публикаций, в которых о времени и о себе будут рассказывать наши жители.

27 января 1944 г. была полностью снята блокада Ленинграда. 65 лет прошло с того долгожданного и знаменательного дня. Подвиг защитников и жителей Северной столицы, в течение 900 дней продолжавших работать на оборонных предприятиях, ухаживать за ранеными, поддерживать порядок в осажденном городе, вызывает восхищение и безмерное уважение уже не одного поколения россиян.

В районе Чертаново Центральное живет замечательный человек — Нина Яковлевна Чернышева. Коренная ленинградка, она в совсем юном возрасте пережила всю блокаду, сейчас возглавляет местную общественную организацию жителей блокадного Ленинграда. Нина Яковлевна поделилась с нами воспоминаниями о войне.

— Я родилась в 1936 году в Ленинграде. Мне только исполнилось 5 лет, когда началась война, но те 900 дней сохранятся в моей памяти до конца жизни. Мой отец Яков Иванович — связист, простой рабочий, с первых же дней войны был призван на фронт, и больше мы с мамой его не видели. Ни одного письма, ни весточки с фронта. Вскоре пришло сообщение — пропал без вести, и с этим мы прожили всю оставшуюся жизнь. Моя мама Анна Гавриловна — портниха, работала в питерских мастерских Апраксина двора, мы и жили неподалеку, в Апраксином переулке. Комната 15 метров в подвале. Из небольшого окошка можно было видеть только ночь. Дощатый пол, под которым постоянно хлюпала вода, если кто-нибудь ходил по комнате, и круглая металлическая печка для обогрева этого сырого помещения. Вот так мы жили, когда началась война. На день меня отводили в детский сад. Еще до блокады города маме предложили отправить меня с детским эшелоном из Ленинграда, но она отказалась разлучаться со мной, сказав, что если суждено погибнуть, то уж лучше вместе и сразу. Теперь мы были постоянно вместе. Она брала меня на работу в мастерские, где шили обмундирование для фронта. Я до сих пор помню тот особенный запах сукна, который разглаживают большими портняжными утюгами. Часто я засыпала прямо в мастерской, забравшись в какой-нибудь большой рабочий стол, в груде материи и тряпок, где меня и находила мама, когда заканчивался рабочий день. Помню, как вместе с мамой ездила на рытье противотанковых рвов: лица изможденных, недосыпающих людей до сих пор стоят у меня перед глазами.

Подвал затопило, и нас переселили в другой дом неподалеку, благо свободных комнат хватало. Квартира состояла из четырех комнат, и в каждой комнате жила семья. Комнаты длинные, как пенал. Печка, которую бессмысленно было топить, да и нечем, поэтому всегда было холодно. Начались холодные и голодные дни осени 1941 года. На улицумама меня одну не отпускала. Если уходила на работу без меня, то закрывала комнату на ключ, и так до вечера. Ее возвращение с работы было для меня как праздник — я с нетерпением целый день ждала, когда же в замке двери звякнет ключ. Первым делом я смотрела на ее руки, нет ли там чего-нибудь съестного. И иногда она приносила бережно завернутый в бумагу кусочек хлеба с тонкой пластинкой дрожжей сверху, и он для меня был вкуснее любой конфеты. Я тут же его съедала до последней крошки. Помню большую высокую кровать и две перины: на одной мы спали, а другой укрывались, чтобы не замерзнуть ночью в холодной комнате. Пока было электричество, перед сном мама устраивала небольшую пещерку с настольной лампой и читала мне какую-нибудь сказку. Как я любила засыпать под ее неторопливое чтение. Один раз в два месяца мама ходила в пункт переливания крови и обязательно брала меня с собой. Она была донором и ее кровь 1-й группы была для фронта самая нужная. Как я любила эти походы. Вот я сижу в коридоре и жду ее. Она выходит, и мы идем в столовую при пункте. Ей полагался полный обед, который она делила со мной. Невозможно забыть эти запахи пищи. Обед съедался мгновенно. Сейчас, по прошествии стольких лет, я понимаю, каким чудом было то, что мы с мамой выжили в те суровые дни. Потому что мы были вместе, и мама спасала меня от гибели, а погибнуть тогда можно было очень просто. Сколько ленинградских детей погибли в эшелонах, расстрелянных фашистской авиацией? Почему эшелоны с детьми шли на запад, а не на восток? Об этом мы уже не узнаем никогда.

В стоящий рядом дом попала бомба, а мы чудом уцелели. Утром выходим, а дома в каких-то 10–15 метрах нет. Бог и здесь уберег. А разве не чудо, когда однажды мама принесла бутылку с рыбьим жиром и давала мне по чайной ложке на хлеб один раз в день. Мама рассказывала: однажды иду с работы, впереди мужчина и женщина идут, вдруг бомба попала в дом, а там аптека. Взрывной волной были убиты те двое, что впереди шли, а мимо мамы что-то пролетело и в сугроб упало. Когда мама успокоилась, убедилась, что жива, здорова, решила посмотреть, что же это там в сугробе лежит. И обнаружила эту бутылку, совершенно целую. Может быть, именно маленький кусочек блокадного хлеба,политый каплей рыбьего жира и посыпанный солью, спас меня от голодной смерти. А когда наступила весна 1942 года, маме выделили небольшой участок земли в Озерках, и мы с ней ездили на трамвае, и она там что-то сажала. После снятия блокады в январе 1944 года, когда была восстановлена железнодорожная связь с Москвой, мама отослала меня, отощавшую, но живую, на поправку в подмосковное Крюково к родной сестре отца, а сама осталась в Ленинграде. Позднее, уже став взрослой женщиной, я написала стихи, посвященные маме, в знак благодарности за ее любовь и мужество в те страшные 900 блокадных дней Великой Отечественной войны 1941–1945 гг.

Посвящается моей маме Чернышевой Анне Гавриловне

Город готовился к долгой осаде,

Рыли окопы, не плакал никто,

Немцы в город рвались, словно в пьяном угаре,

Но город не сдался, замкнули кольцо.

Мама шила белье и шинели для воинов,

До сих пор не забыть мне запах тех мастерских,

И любила играть, прячась в ящиках темных,

Засыпая под грохот и крики портных.

Город жил и работал, несмотря на обстрелы,

Мама всюду таскала меня за собой,

На расчистку завалов, рыть окопы, траншеи,

Говорила: погибнем, так вместе с тобой.

Мне исполнилось пять, мне было все интересно,

И не было страха — ведь мама со мной,

При бомбежке, обстрелах спускались в убежище,

Молчаливой, угрюмой, суровой толпой.

Немцы город бомбили день и ночь, регулярно,

Визг летящих снарядов, в жилах кровь леденя,

И той страшною ночью смерть рядом ходила,

И Бог спас нас от смерти, снаряд отведя.

Помню наши походы в пункт донорской крови,

Мама-донор, а я в коридорах одна.

А потом, это чудо, запах местной столовой,

И обед, что делила со мною она.

Славлю женщину-Мать, что в годину лихую

Не боялась, бралась за работу любую,

Мать, которая все успевала,

Мать, что город свой защищала,

Мать, которой мы можем гордиться,

Мать, которой должны поклониться,

Город Ленина, им он обязан спасеньем,

Будет помнить о том не одно поколенье.