Недельное празднование масленицы принадлежит к числу тех благ, которых мы временно лишились из-за коммунистического гнета (получив в виде частичной компенсации 23 февраля), и, вероятно, по этой причине с особым воодушевлением возобновили его сейчас в порядке возвращения к христианским истокам. Однако сама православная церковь всегда рассматривало этот пережиток языческой эпохи как неизбежное зло, мешающее благочестивым размышлениям. И сейчас церковники с присущим для них прагматизмом просят хотя бы «не разрушать себя пьянством или опасными играми» на этой, в общем-то, покаянной неделе, и они знают, о чем говорят.

Дореволюционные авторы рассматривали масленицу как рецепцию западных карнавалов, а через них — древних вакханалий. Однако у нас собственная гордость — невоздержанному разгулу русские предавались задолго до того, как слова «вакханка» и «сатир» вошли в обиход.

Посетивший Москву в XVII в. посланец запада Олеарий как об удивительном факте сообщает, что русские во время масленицы так напиваются «ежедневно водки, меду и пива, …что не помнят сами себя; последствиями этого являются великий разврат и легкомыслие… Итак, это плохая подготовка к посту». Такую постановку вопроса подтверждает и масленичный анонс середины XIX в.: «и она (масленица. — Н.Г.) так будет гулять с нами, что подерутся все жены с мужьями. Без меры мы станем подпивать, так чтоб и себя не узнать. Мы готовы все с себя заложить, а масленицу хорошо проводить — чтоб нам по ней не тужить и впредь ее получить». На масленицу граждане со всеми их причудами были предоставлены самим себе, за тем исключением, что, как сообщает тот же Олеарий, церковь под предлогом поста пыталась ограничить отношения полов «под страхом высокой пени». Впрочем, автор тут же оговорился, что, как ему представляется, «ни сами они, ни жены их не выдают друг друга в этих случаях, и что поэтому пени этой собирается весьма не много».

«Эх ты, чарочка-каток, покатись скорее в роток»

Официальный характер масленичным торжествам, вероятно, придал ненадолго царь-реформатор, который имел привычку в сопровождении военнослужащих качаться на качелях в районе Красных ворот. Иностранцу особенно запомнилась масленица в Москве 1722 г. По случаю празднования Ништадтского мира Петр устроил необычную процессию, которая двинулась из села Всесвятского и проехала по Москве. Изумленные москвичи наблюдали, как по заснеженным улицам их древнего города курсировал русский флот. Лодки, яхты, корабли были поставлены на сани, которые тянули лошади. Сохранилось подробное описание этого поезда, в котором участвовали Бахус, держа в правой руке большой бокал, а в левой посудину с вином, и Нептун: «Он сидел в санях, сделанных в виде большой раковины, и имел пред собою в ногах двух сирен». Сам император ехал на большомкорабле, беспрестанно салютовавшем из пушек. Очевидец свидетельствовал: «Его величество веселился истинно по-царски. Не имея здесь в Москве возможности носиться так по водам, как в Петербурге, и, несмотря на зиму, он делал, однако ж, на сухом пути все маневры, возможные только на море. Когда мы ехали по ветру, он распускал все паруса, что, конечно, немало помогало 15 лошадям, тянувшим корабль».

Само собой, население всеподданнейше следовало его примеру всеми доступными ему средствами. Но при всем разгуле весьма живучими оставались древнейшие дохристианские обряды, прославляющие победу солнца над зимой, среди которых наряду с сожжением чучела последней занимает строительство снежных городков (с обязательными атрибутами в виде башен, двух ворот и проруби). Они олицетворяли твердыню чудища-зимы; в субботу на масленой неделе играющие разделялись на две группы и вели войну, кончавшуюся разгромом городка. Отражение производилось метлами, а взявшие городок первым делом купали в проруби своего предводителя (к счастью, этот обычай не прижился), после чего разрушали городок и с песнями возвращались домой. В качестве праздника новой жизни масленица воспринималась еще и как торжество вновь сложившейся семьи, молодых и новообвенчанных, которые по традиции старались уладить свои семейные дела в январе — феврале (в летописях эти месяцы так и назывались свадьбами). Во второй половине XIX в. основное гулянье проходило в Новинском, районе нынешнего американского посольства, но современники отмечали, что ранее это место использовалось на святую неделю, а масленица требовала катания с горок, которые были «у многих частных домовладык». Поэтому мест для гуляния было гораздо больше, среди них выделялись, например, горы на Гагаринских прудах (Краснопресненский парк культуры), но гуляли там, в основном, местные жители. Общегородской популярностью пользовался Александровский сад, где, как отмечает краевед С. Любецкий: «пропалзывала карикатура рек мутная Неглинка», в которую «и ворон, глядясь, не узнал бы себя». Хотя берега ее были завалены нечистотами, на масленой неделе там устраивались горы и балаганы,подвижные лавочки и кабачки — целый недельный городок. Процветало москолоудство — ряжение в маски. Представлялись лубочные комедии с вывесками: «комедь всякая, конная и фокусная и другие разные позорища для увеселения почтеннейшей публики», а любители животных могли обозревать обезьянку в мундире.

В стороне от них кипели ожесточенные кулачные бои, в которых принимали участие и «пушисто одетые купцы». В этих драках ученые также видят символ борьбы весны с зимой, хоть не исключено, что участники событий не так глубоко проникали в их суть (известно, что всю зиму бои происходили на Бабьем городке — район современной Полянки, и получается, что победе весны москвичи начинали способствовать задолго до ее прихода). Невзыскательные гуляки катались с гор на обледенелых досках, «продовольствовались сбитнем, бузой и пряниками; к услугам их находилось, разумеется, вино, а вместо десерта орешки-щелканцы — одним словом целый раек для простолюдинов».

Безусловно, в числе других яств воздавалась честь и блинам, которые, как считается, поедали с глубокой древности в качестве солярного символа по случаю увеличения светового дня. Народная традиция считает их одним из главных атрибутов масленицы, возможно, тем более популярных, что мясо на этой неделе для православных отпадает, но пока еще можно вкушать молочное и яички: «А вы для встречи масленицы готовьте вареные яица, в масле жареные пряженцы и румяные блины».

«В блинах поваляться, сердцем потешаться»

Главное гуляние разворачивалось на Москве-реке против воспитательного дома (ныне военная академия РВСН, рядом с исчезнувшей гостиницей «Россия»), до того как в 1830-х гг. из-за зимних оттепелей балаганы были переведены на набережные, а впоследствии в Новинское (в конце XIX в. гуляние вновь переместилось — на Девичье поле). С гор, на которых развевались флаги, катались на длинных санках или на выгнутых с боков лубках. Трещала сборная музыка, дребезжали барабаны, сипели гудки, рожки. Публику привлекала кукольная комедия, содержание которой составляли, кроме похождений Ильи-Муромца и Соловья-разбойника, громозвучные на рубеже XVIIIXIX вв. победы русских над турками,шведами и поляками, а для потехи публики «представлялись разные воинские выметки ружьем кукол-солдат». Посильную лепту вносили дети, которые с упоением дули в глиняные свистульки, выводя птичьи трели и не подозревая, что подражание голосам птиц, по мнению ученых, тоже остаток языческих обрядов зазывания весны.

Любимым масленичным обрядом было катание - выезжали все, у кого был конь. По москворецкой набережной тянулись высокие грузные кареты, «берлины и осьмистекольные ландо, в окнах которых виднелись бархатные шубы и непоколебимая важность в лицах бояр». Можно было наблюдать и роскошно одетых дам «с дорогими маньками (муфтами) в руках», пышно причесанных (сообщается, что иногда им приходилось ездить на балы, высунув голову в окно, чтобы не повредить прическу). На запятках стояли рослые лакеи-гайдуки, а то и настоящие арапы, которых противники незаконной миграции дразнили неумными словами «ваксу съел». Между каретами «проявлялись широкие купеческие сани, покрытые коврами или полостями из барсовой кожи»; купцы в дорогих лисьих шубах подпоясанных персидскими кушаками, «любовались более на своих сытых лошадей и жен, разбеленных, разрумяненных» и с вычерненными по тогдашней малопонятной моде зубами. Вслед неуклюже скакали крестьянские лошаденки, вычищенные до блеска, украшенные цветными ленточками и бумажными цветами.

На масленицу ездили также через Басманную на Елохов мост (дворцовое село Рубцово – район Бакунинской улицы). По дороге туда или обратно гуляки заезжали на Разгуляй, где на перекрестке четырех дорог стояли кружало (кабак) и трактир – с осени и до самой святой недели там происходили шумные пиры с участием гуслистов, торбанистов, фабричных песенников и цыган, проживавших в то время в Филях, но охотно откликавшихся на культурные запросы. Катались также по ямским улицам – Тверской, Рогожской и Дорогомиловской, но это уже в субботу и прощальное, как тогда говорили, воскресенье.

По вечерам на масленицу высший свет ездил в театр смотреть «Дианино древо» «Ивана-царевича» и «Филаткину свадьбу» или посещали маскарад, где одевались в ямские кафтаны и «шлафроки с зевающими харями», наряжались «мышами, пузанами и трубочистами». Возвращаясь домой, непременно ужинали, опять с блинами. На больших блюдах подавали хитро сделанные из леденца разные башни, которые поливали ромом, поджигали и пылающими подавали на стол. В соответствии с достатком проводили досуг прочие московские жители. Широкая масленица в полной откровенности выставляла напоказ все: и семейные достатки, о которых судили по нарядам и угощению; и одичание невежественных душ, превращающее праздник в пьяный мордобой, и неистребимую тягу человеческих сердец к красоте и радостной поэзии бытия. Эту праздничную пестроту красок донесли до нас картины Кустодиева.

Интересно, что масленица имела еще один аспект – благотворительный: как отмечает автор начала XX в., в старину первый масленичный блин отдавали нищей братии на помин усопших. Устраивалось и кормление убогих. К сожалению, не эти богоугодные дела составляли лицо праздника. Всю неделю население проводило по собственному вкусу, без участия плохих или хороших властей, инстинктивно радуясь увеличению активности солнца и стараясь показать свое место под ним – часто не в самом приглядном виде. Неудивительно, что в этом отношении общество расходилось в приоритетах («идет, не топорщится, а пьет - не морщится») с духовной властью, не одобрявшей «высокохвальную гордыню, возношение лютое, пагубное, великохвальное кичение».

Однако у любого разгула был свой предел, во всяком случае, в старину. Как пишет наблюдатель середины позапрошлого века, «ударил вещий час, наступал чистый понедельник, и вдруг, как по манию волшебника, все замирало, затихало, цепенело: наступало глубокое затишье до самых тех пор, когда ночной воздух прорезывался протяжным церковным колоколом, как будто призывающим христиан предстать пред суд Бога и собственной совести».

Н. Голиков