|
|
||
|
|
||
 |
||
|
|
(Окончание. Начало в № 1) В размышлениях т. Ленина об основах деятельности милиции иногда проявляются элементы экстремизма. Летом 1917 г. народной милицией ему представлялась организация, «во-первых, состоящая… поголовно… из всех взрослых граждан обоего пола, а, во-вторых, соединяющая в себе функции народной армии с функциями полиции, с функциями главного и основного органа охраны государственного порядка и государственного управления. ...Такая милиция на 95 частей из 100 состояла б из рабочих и крестьян, выражала бы действительную разум и волю, силу и власть огромного большинства народа... Такая милиция была бы исполнительным органом Советов рабочих и солдатских депутатов, она пользовалась бы абсолютным уважением и доверием населения, ибо она сама была бы организацией поголовно всего населения. Такая милиция превратила бы демократию из красивой вывески, прикрывающей порабощение народа капиталистами и издевательство капиталистов над народом, в настоящее воспитание масс для участия во всех государственных делах». Но поскольку освободить все население от работы казалось рискованным, на практике т. Ленин допускал варианты - «организовать ли сначала рабочую милицию, опираясь на рабочих в крупнейших заводах,.. или организовать сразу всеобщую обязательную службу всех взрослых мужчин и женщин в милиции, посвящающих этой службе одну или две недели в год и т. п.».
Матросская тишина Невнимательность к мелочам проявилась и в декрете от 10 ноября 1917 г., в память которого ежегодно отмечается день рождения милиции. В сущности, этот эпохальный акт мало что изменил в деле охраны порядка и лишь отнес рабочую милицию «всецело и исключительно» к ведению Совета рабочих и солдатских депутатов, не предусмотрев ей даже штатной структуры. Уповать поэтому приходилось в основном на инициативу масс, которая в Москве не заставила себя ждать. Несмотря на то, что с весны в городе активно действовала красная гвардия, показавшая себя в дни октябрьских боев, а из Петрограда для поддержания порядка был прислан крупный отряд балтийских матросов, с согласия Моссовета был избран Совет московской милиции во главе с гражданским комиссаром города, которым был назначен М.И. Рогов. Уже в январе 1918 г. президиумом Моссовета было издано Положение о народной милиции г. Москвы. В этом отношении первопрестольная показывала пример стране, в сфере поддержания революционного порядка переживавшей сильный разброд и шатания (где-то им занималась красная гвардия, сохраненная в качестве разновидности военного резерва, где-то создавали подобие народных дружин или пытались реорганизовать имеющиеся структуры под руководством политработников). В отличие от Временного правительства красные не отказывались от услуг женщин (уже в 1918 г. в документах проходит «милиционерка» Пелагея Лобанова) и не ошиблись в своих расчетах. Однако и при такой поддержке наладить охрану порядка удалось далеко не сразу. Весь 18-й год в городе, набитом до отказа войсками, периодически вспыхивали военные действия, иногда с применением артиллерии (например, в июле взбунтовался отряд матросов, игравший роль спецназа ВЧК), поэтому несение патрульно-постовой службы только раздражало конфликтующие стороны. Само учреждение с грозной аббревиатурой НКВД почти полностью сосредоточилось на вопросах организации, подбора кадров и контроля за деятельностью местных Советов, а также контроля за исполнением распоряжений центральной власти на местах, и даже пыталось попутно решать проблемы жилищно-коммунальных услуг. В Москве, куда уже через два месяца перебралось советское правительство, пришлось проявить больше реализма в условиях разгула преступности. Зимой 1919 г. в Сокольниках отобрали автомобиль у самого т. Ленина, неосторожно выехавшего подышать свежим воздухом. Можно предположить, что во время незапланированной пешеходной прогулки председатель правительства недобрым словом вспоминал свои размышления о воспитании масс и от души желал всем пролетариям провалиться. Но, несмотря на все сложности переходного периода, только наиболее глупым бандитам могло казаться, что так будет продолжаться всегда - в частности, любитель чужих иномарок вскоре встретил свой печальный конец.
Твоя моя не понимай Уже весной 1918 г. очевидцы замечали на Тверской улице постовых милиционеров, которым в те бурные годы приходилось туго, в том числе по причине традиционной склонности российского правительства к насаждению параллельно действующих силовых структур. Кроме милиции, общественный порядок в свободное от работы с контрой время пыталась обеспечивать ЧК, а к отдельным мероприятиям привлекались исполнявшие функции Федеральной службы охраны латышские части, расквартированные в Кремле. В связи с таким разнообразием спецслужб в апреле 18 г. у «Метрополя» случился неприятный эпизод дружественного огня, о котором рассказывал первый комендант Кремля (тоже бывший матрос). С утра латыши затеяли облаву на Сухаревской площади, представлявшей в то время настоящий вертеп спекуляции. Задержали свыше 300 человек, которых повезли на грузовиках, вероятно, в место своего расквартирования. Случилось так, что в момент, когда один из грузовиков спускался с Лубянской площади на Охотный Ряд, то ли раздался, то ли пригрезился винтовочный выстрел. Стоявшим возле «Метрополя» постовым милиционерам показалось, что стреляют с грузовика. Они подняли панику, и отряд, охранявший «Метрополь», выскочил по боевой тревоге, выкатив пулеметы. Шофер, предположив, что это сообщники задержанных хотят их освободить, прибавил газ. Убедившись, что грузовик не задержать, милиционеры открыли ему вслед огонь. Один латышский стрелок был убит, и по возвращении в казармы, горячие прибалтийские парни собрались было посчитаться с милицией, ссылаясь на то, что это, возможно, действовали переодетые бандиты. Кое-как успокоив их, делегация более или менее здравомыслящих людей направилась в отдел милиции Городского района, чтобы поставить на вид виновникам происшествия. Однако из этого ничего не вышло - двери милиции были открыты настежь, а личный состав отсутствовал; даже часовой во избежание конфликтов благоразумно удалился. Патрульная служба милиции, хоть и получившая к тому времени светло-серые шинели с красными петлицами (впрочем, по-видимому, не поголовно – в 1922 г. начальство обращало внимание, что тт. милиционеры ходят на работу в домашних пиджаках и цветных рубашках, что «буквально недопустимо»), а к ним кличку «снегири», была еще малочисленной и плохо обученной. Власти рассматривали ее как законный резерв для мобилизации; не случайно в августе 1919 г. на Красной площади было устроено шоу – милиционеры показывали чудеса строевой подготовки, «стройно делали ружейные приемы» и демонстрировали иные трюки, не имеющие прямого отношения к охране порядка. Более или менее боеспособные кадры отсылались на фронт (например, в июле 1920 г. от каждого отделения забрали по 9 человек в возрасте от 19 до 31 года). Оставшийся персонал поначалу не представлял угрозы и больше нес потери. В то бурное время криминальному авторитету ничего не стоило в одиночку явиться в ОВД и разоружить его. После таких эксцессов преступный мир взяли в серьезный оборот, чему немало способствовало сохранение после Октябрьской революции штата уголовного розыска Москвы, признавшего Советскую власть. Но и новые кадры не зря получали рабочую карточку – например, начальник МУРа Александр Трепалов, бывший балтийский моряк, не постеснялся под видом уголовника внедриться в банду Хитрова рынка из 83 человек, что позволило ликвидировать ее одним ударом. Уже в 1920 г. количество разбоев сократилось в три раза (правда, следует отметить, что милиции оказывали посильную поддержку смежники; например, в августе 1919 г. по постановлению Московской ЧК были расстреляны 13 бандитов). Недостаточный профессионализм был бичом не только милиции, но и угрозыска. Бытописатель приводит составленный в 1928 г. протокол следующего содержания: «Я заметил извеснаго вора Сашку Пучкова в руке с падазрительными новыми сапагами которыи крадены а посему на основании ст. 100 УПК постановил: Сашку как он есть преступный елемент задержать и доставить в УРО на предмет установления личности». Тем не менее, невысокий уровень общей культуры не мешал милиции исполнять свои обязанности, если даже им случалось превысить полномочия – например, в 1921 г. приказом начальника МУРа был отстранен от должности агент Кашаев за причинение побоев арестованным. Как сообщалось, в целом такая практика не вызывала возражений у преступников, потому что «это был и их метод». Автор отмечал, что «преступники уважают силу и оскорбленного самолюбия не выказывают, как это делают люди, далекие от преступной среды». Отмечались и более возмутительные случаи - в 1926 г. в ближайшем Подмосковье милиционер Фитинский вступил в контакт с местным бандитом Львовым, склонил его к раскаянию и обещал выхлопотать помилование в случае прекращения последним преступной деятельности. Однако начальство не одобрило такой инициативы и велело любой ценой, несмотря на раскаяние, задержать бандита, не останавливаясь перед применением оружия. Окончательно сбитый с толку Фитинский вновь посетил Львова на дому и, хоть тот и не думал сопротивляться, застрелил его, за что и был впоследствии осужден на небольшой срок. При всех своих недостатках милиционеры советского периода имели и ряд достоинств, почти не встречающихся в наше время, – о мирном сосуществовании с уголовщиной, а тем более об оказании ей покровительства – «крышевании» - тогда не могло быть и речи.
«Потому - милиционеры быстро принимают меры и бегут со всех сторон» Деятельность московской милиции приветствовал и такой убежденный противник диктатуры как Михаил Булгаков, в произведениях которого она выступает как чрезвычайно эффективная машина, способная установить личность наощупь по одной лишь галоше, а под присмотром милиционера даже извозчики ездили «так нежно и аккуратно, словно везли тяжелораненых». Возможно, этому способствовало то, что декретом ВЦИК и СНК РСФСР в 1924 г. милиции впервые было предоставлено право наложения штрафов. Теоретики правоохранительной деятельности придавали также значение тесным контактам с общественностью, которые были немыслимы при эксплуататорском строе, а ныне обернулись полной осведомленностью органов о происходящем. Несмотря на то, что по нормативу 1929 г. один милиционер приходился на 1000 человек населения, постоянное присутствие милиции во всех общественных местах стало приметой эпохи. Стражи порядка сильно налегали на профилактику, пресекали нарушения порядка на самых дальних подступах, и в анекдотах той поры могли быть приняты на службу, только если умели придраться даже к телеграфному столбу. В отличие от ВЧК, всегда подчеркивавшей свою классовую сущность («у ЧК один хозяин - партия»), милиция позиционировала себя как лучшего друга народа, который не только бережет своего подопечного, но и принимает на себя его бытовые заботы, не щадя себя и не жалея времени. В литературе того времени дается позитивная оценка манере милиции приветствовать отданием чести граждан, которые находили в этом источник положительных эмоций и норовили специально за этим обратиться к милиционеру по какому-нибудь пустяковому поводу. В одном из популярных фильмов той поры московская милиция старается свести потерявших друг друга влюбленных; имидж органов, которые «на дне моря иголку сыщут» и к тому же не склонны к пререканиям по поводу юрисдикции, сохранился за ними до последнего дня советской власти. Это, разумеется, не означало, что милиция представляла собой бюро добрых услуг – как и ЧК, это был орган классовой борьбы с почти стопроцентной партийно-комсомольской прослойкой (чистка 1922 г., в частности, позволила выявить сына помещика, мирно занимавшегося регулированием уличного движения). Еще на заре советской власти «социальный нейтрализм» в милиции решительно искоренялся, благодаря чему начиная с 30-х гг. она успешно участвовала в решении задач политических репрессий, а с другой стороны, дивизии НКВД хорошо показали себя при обороне Москвы. Несмотря на сложную и противоречивую историю, милиция продолжала восприниматься как орган социальной защиты населения, и если партийные вожди хотели, чтобы милиционер был зеркалом, по которому люди «судили бы о советской власти», то, вероятно, их расчет можно считать оправдавшимся. Даже первоначальное значение формулы «наши органы зря не посадят», ныне звучащей девизом «обвинительного уклона», вероятно, сводилось к признанию объективности и добросовестности службы общественной безопасности. Еще с довоенного периода обыватели активно привлекались к охране порядка в рамках вспомогательных организаций (бригадмила, народных дружин, оперотрядов), и, несмотря на то, что опасность противопоставления преступному миру невооруженных граждан была очевидна с самого начала (например, в январе 1935 г. хулиган Ванька Каланча застрелил в кинотеатре бригадмильца т. Шибаева), такая практика продолжается по сей день. В советский период московская милиция пережила много идиотских реорганизаций, то подчинялась органам госбезопасности, то имела единое управление по городу и области. Милицейской работе часто вредили завиральные идеи высшего руководства, которое не теряло надежд на перевоспитание преступников путем товарищеского убеждения, но (в среднем раз в 12 лет) обрушивало на органы критику за попустительство хулиганам. Вместе со всей системой государственной власти милиция не была свободна от родимых пятен капитализма. Отдельным ее представителям ничто человеческое не было чуждо (например, в 1925 г. милиционер Зильберман был задержан при попытке отвезти на трамвае бесхозяйную козу на базар с целью ее продажи), а, как показал печальный инцидент на Ждановской, целые подразделения могли превращаться в банды. Но на всем протяжении советского периода нарушение общественного порядка в Москве было малокомфортным занятием, грозившим при неудачном стечении обстоятельств высшей мерой социальной защиты.
Палочный закон В полной контрастов российской истории наивысший взлет часто сопровождается самой низкой точкой падения. Как если бы вернулись дни февральской революции, с возникновением демократического режима некогда грозная для преступников сила, достигнув невиданной численности и многообразия в лице всевозможных служб и наркоконтролей, полностью исчезла с улиц, перестала отвечать на вызовы; о ней, по сути, нечего говорить. Неизвестно, в чем главная причина утраты органами интереса к жизни – в недостатках финансирования или обилии несвойственных обязанностей - еще в 1930 г. руководители местных органов милиции характеризовали ее как «карусель, на которой катаются все, кому не лень», но, вероятно, они даже не представляли, какой бывает настоящая карусель. Свою отрицательную роль сыграла порочная система оценки деятельности милиции, так называемый палочный закон. В соответствии с ним благополучие милицейских чинов зависит не от количества предотвращенных преступлений и сокращения преступности в целом, а от выполнения плана по «палкам», то есть раскрытым или якобы раскрытым преступлениям, иногда за счет первых попавшихся под руку людей. Сообщается, что нормы раскрытия преступлений (не менее 60% в месяц) были введены «в виде опыта» приказом 1921 г., хотя он и был вскоре отменен, идея, по-видимому, прижилась. Судя по количеству иномарок у самого плохонького ОВД, с раскрытием у них все в порядке – характерной и говорящей опечаткой во многих публикациях о милиционерах не случайно является слово «миллионер». Полностью переосмыслен идеальный образ милиции, в которой классики видели орган самообслуживания народа в сфере безопасности. Помимо решения задач, которые ставит власть в своих интересах, органы внутренних дел давно обслуживают сами себя, строго преследуют за нарушение своих прав и больше не интересуются ничем, кроме особо резонансных происшествий, о которых от нечего делать могут спросить вышестоящие начальники, прочитавшие о них в газетах. Продолжая чтить декрет 10 ноября ежегодными торжествами и концертами, милиция давно перестала подчиняться местным органам власти и полностью утратила связь с обществом (например, в музей ГУВД журналист может попасть только с разрешения генералитета по мотивированному ходатайству редакции). Современного милиционера не выведет из равновесия ни стрельба ввиду Кремля, ни погромы, даже переехать его внедорожником можно без особых обид с его стороны – при таких условиях было бы странно ожидать от него тревоги за безопасность жителей. По гегелевскому закону полицейская служба как будто возвратилась к самой древней стадии княжеской дружины, не проявляющей никакого интереса к вопросам внутренней безопасности посада. Правда, и население, которое в условиях вседозволенности вполне могло бы залезть на деревья, неплохо обходится без полиции, во всяком случае, пока. Восстановится ли в России охрана порядка? Надо надеяться, что афинская или римская модель рано или поздно, безусловно, к этому принудит. Н. Голиков
|
|
