Практика адаптации праздников старого режима для своих нужд хорошо известна с древнеримских времен. Особенно не повезло первомайским торжествам, которым в современной России максимально привержены шашлычники и огородники, – за последние сто лет лицо этого праздника менялось не меньше трех раз.

Как ни странно, первооснову этого оживленного мероприятия составили трагические события 125-летней давности. 1 мая 1886 г. в США состоялась забастовка с требованием о сокращении до 8 часов 12–15-часового рабочего дня, на которую власти, выражаясь языком российского законодательства, отреагировали массовым высвобождением и применением спецсредств.

В свободной стране или в России?

Недовольные гибелью людей организовали в Чикаго митинг на площади Хеймаркет-сквер, во время которого действительно произносились возмутительные речи наподобие «Где мы находимся – в свободной стране или в России». Когда один из ораторов высказался за удушение «так называемого закона», полиция, никогда не отличавшаяся сообразительностью, приняла эту метафору на свой счет и принялась разгонять собравшихся, которых из-за позднего времени на площади оставалось немного. В этот момент произошел взрыв, и перепуганные полицейские начали стрелять по собравшимся из пистолетов (от взрыва погиб только один из них, остальные пострадали от «дружественного огня»). Власти возложили ответственность на анархистов, из которых на митинге присутствовал только один и в момент взрыва произносил речь (проницательные судьи сочли, что неизвестный террорист действовал под впечатлением от их пропаганды), и несколько человек было казнено. В память об этом событии конгресс II Интернационала в 1889 г. принял решение о проведении ежегодных демонстраций 1 мая, и уже в следующем году они состоялись не менее чем в 10 странах Европы и Америки.

Повлиял ли на местные власти международный резонанс или это случайное совпадение, но справедливости ради следует отметить, что правда всплыла довольно скоро. Оставшихся в живых подсудимых помиловали в связи с отсутствием доказательств их вины, а полицейский, отдавший приказ о применении оружия, был уволен в рамках борьбы с коррупцией. Но провокатор, бросивший бомбу, так и не был установлен, и судьи не были наказаны. Более того, акт помилования перечеркнул политическую карьеру губернатора, тогда как судья, казнивший невиновных, продолжал править должность до самой смерти.

Однако даже в менее безразличную к чужим страданиям эпоху выразить солидарность с мучениками рабочего движения было не так просто. Если, например, в Германии и Австро-Венгрии действовал уведомительный порядок организации демонстрации (о ней следовало сообщить властям за несколько дней), то Россия шла своим особым путем. Статья 111 устава о предупреждении и пресечении преступлений 1890 г. запрещала сходбища и собрания для совещания или действия, общей тишине и спокойствию противных, а согласно ст. 113 в случае собрания народа в шумном и беспорядочном скопище полиция должна была заставить толпу разойтись по домам, a в случае нужды и недостаточности полицейских средств могли быть призваны войска (при рассеянии запрещенных скопищ могли также привлекаться городские жандармские дивизионы и команды).

С дозволения главного начальства

Интересно, что данным уставом даже набатные тревоги допускались (только в чрезвычайных случаях вроде пожара, неприятельского нападения и т.п.) не иначе как «с дозволения главного в том месте начальства» (духовные лица обязаны были держать колокольни под замком). Тем не менее, в Москве уже в 1895 г. «Рабочий союз» организовал первую маевку. По понятным причинам она состоялась вдали от глаз полиции – в лесу у станции Плющево. На нее собралось около 300 человек с 35 московских фабрик (по некоторым данным, участвовали также рабочие Подмосковья). Когда сбор был закончен, один из участников развернул спрятанное на груди красное знамя: «Нет нужды, что это только простой красный кумач, но на нем чернилами выведена надпись: Да здравствует Первое мая! Раздается могучее — ура! Первое свободное ура почувствовавших волю». Эту инициативу подхватили социал-демократы – уже в 1901 г. т. Ленин отмечал, что «рабочие будут праздновать 1 мая первого года нового века, – и пора позаботиться о том, чтобы это празднество охватило как можно больше центров». Несмотря на то, что пути II Интернационала и ленинцев постепенно разошлись (российские вожди взяли курс на сочетание экономических и политических требований, тогда как на Западе считали 1 мая средством улучшения экономического положения рабочих), 1 мая было праздником для тех и других.

Листовка РСДРП 1902 г.

В наших краях рабочий класс первоначально не стремился проводить мероприятия на открытом воздухе. Но, как следует из письма жандармского управления (исполнявшего в то время обязанности ФСБ) обер-полицмейстеру Москвы, содержавшего ссылку на наблюдения унтер-офицеров жандармерии, до августа 1895 г. рабочие Даниловской мануфактуры (в настоящее время освободившей место для бизнес-центра) собирались в саду портерной (пивной), принадлежавшей Елизавете Ивановне Деренго, и в отдельных комнатах Ново-Сахаровского трактира. Можно предположить, что после этого им пришлось искать новое место для своих незаконных сходбищ. Известно также, что в маевке 1905 г. участвовало 200 рабочих Даниловской мануфактуры. Дата нового праздника этому способствовала – хотя начало мая 1886 г. в Чикаго выдалось дождливым, обычно это время благоприятно для манифестаций, в том числе скрытых.

В отличие от своих коллег из Санкт-Петербурга, упорно добивавшихся чего-то вроде прямой линии с царем Николаем и обстрелянных за это войсками, рабочие Москвы смотрели на вещи более трезво (если не считать вооруженного восстания 1905 г., распространившегося и на Замоскворечье). Однако власти не слишком доверяли населению. Формально в 1906 г. в стране был введен уведомительный порядок проведения собраний (впрочем, начальник полиции мог их запретить, если они были противны законам или общественной нравственности или угрожали общественному спокойствию и безопасности), но, очевидно, в связи с тем, что в Московской губернии действовал режим то усиленной, то чрезвычайной охраны, любые собрания за исключением специально организованных властями влекли полицейскую расправу и требовали строгой конспирации (например, маевка называлась рабочей пасхой). Судя по рассказу об участии в маевках одного из рабочих завода Бромлея (позднее «Красного пролетария», также не выдержавшего демократической перестройки), рабочие прибегали к предосторожностям, достойным персонала подпольных казино.

За нашу и вашу свободу

«Накануне 1 мая Моисеев (член подпольной социал-демократической организации завода), отозвав меня в сторону, пригласил меня на Певскую (или Невскую, текст неразборчив. – Н.Г.) дачу, где намечено было провести маевку. Он сказал мне пароль. На следующий день я направился в назначенное место. Недалеко от Воробьевки были расставлены пикеты из рабочих, которые были переодеты торговцами. Они продавали лук и другие овощи. Подойдя к одному из них, я сказал пароль. Мне указали, чтоб я обратился к следующему товарищу, который в свою очередь направил меня дальше. Так я дошел до места сбора. Маевка состоялась в роще на берегу реки Москвы. Место сбора охранялось дружиной. Преобладали рабочие завода Бромлей и типографии Сытина. Оратор разъяснил слушателям сущность празднования 1 мая, призывал рабочих бороться за свои политические и экономические права.

Особенно активно прошла маевка в 1905 г. Все фабрики и заводы Замоскворечья в этот день бастовали. Орлова роща, где проводились маевки, была переполнена народом. Рабочие разбились на группы, проводились беседы и митинги. После поражения революции 1905 г. празднование 1 мая, несмотря на беспощадный террор и преследования полиции, не прекращалось. В 1906 г. рабочие завода проводили свою маевку между Потылихой и Воробьевыми горами. Участники маевки были немногочисленны. Нам дали знать, что о месте маевки проведала полиция. Немедленно были приняты меры. Подали лодки, и мы незаметно перебрались на другой берег, к Востряковским прудам, где и закончили маевку. Расходились мы поодиночке. Я с товарищем встретил знакомого городового Попова, который изменил свой облик: он был в штатском и одет под мастерового. Зная нас как рабочих завода Бромлея, Попов обратился к нас с вопросом: «Ребята, не знаете ли, где тут студенты-крамольники собрание собирают?». Мы охотно выполнили его требование и направили в противоположную сторону от места маевки». Согласно другому источнику, рабочие, проводившие незаконные собрания вблизи окружной дороги, часто маскировались под грибников («если кто заметит нас, корзинки на руки, как будто грибы собираем»). Как видно, места возможных сходбищ были известны полиции, и вопрос заключался в том, где именно соберутся рабочие в конкретном году, т.к. сил у власти, несмотря на все ее рвение, было недостаточно.

Интересно, что ряд делегаций Интернационала выступал за празднование дня солидарности в первое воскресенье мая, чтобы избежать лишних конфликтов с хозяевами и властями. Однако в России 1 мая довольно рано стало восприниматься именно как нерабочий день, что фактически означало забастовку. Как видно из служебной переписки пристава Серпуховской части, в 1906 г. он докладывал в охранку, что 29 апреля «перед окончанием работ на заводе Бромлея рабочие заявили администрации, что в понедельник 1 мая они работать не будут, и при выходе с завода горячо спорили по этому поводу». Далее пристав указывал, что поскольку с 1 мая район увеличивается присоединением еще большей фабрики Даниловской мануфактуры и Орловской рощи, где по примеру прошлого года надо ожидать митингов, то дать на указанные выше фабрики достаточную охрану не представляется возможным. В связи с этим он просил назначить на 30 апреля и 1 мая хотя бы небольшой отряд кавалерии, «два взвода или хотя бы один». У пристава были все основания для беспокойства – уже в 1906 г. московский окружной комитет РСДРП ставил 1 мая вопросы о ликвидации постоянных армий и всеобщем избирательном праве, прямом и равном.

Легко подчиняются своим рабочим традициям

1 мая 1909 г. пристав опять делился с охранкой своими проблемами: «Сегодняшний день в районе вверенного мне участка прошел совершенно спокойно. Все фабрики и заводы, кроме механического завода Бр. Бромлей работали весь день. Обычное место сборищ и гуляний фабричного люда, так называемая «Орлова роща», была совершенно пуста; причину последнего можно видеть в принятых заранее мерах со стороны полиции, выразившихся в расстановке на более видных пунктах полицейских дозоров по 3-4 человека… Что касается завода Бр. Бромлей, то рабочие оного, собравшись в числе 975 человек в обычное время на занятия, разошлись по отделениям, а затем постепенно бросили работу, и к 10 часам утра очистили завод. Никакой агитации заметно не было, но рабочие этого завода отличаются крайним направлением и легко подчиняются своим рабочим традициям». Между прочим, согласно ст. 1359 Уложения о наказаниях уголовных и исправительных самовольное прекращение работ грозило тюремным заключением на срок до года и четырех месяцев, но, очевидно, к тому времени рук у самодержавия не всех не хватало.

В 1910 г. московский градоначальник доносил в МВД: «1 мая не работали лишь типография Сытина – 180 человек и «Московского листка» – 28 человек, рабочие фабрики Бромлей – 792 человека и завода Общества русских трубопрокатных заводов – 34 человека – явились с утра на работу, но вскоре стали расходиться, и к 8 часам утра работа была прекращена; затем рабочие фабрики «Дукс» – 126 человек – не явились на работу после обеда, и рабочие типографии Мамонтова  60 человек с утра были отпущены администрацией. В общем итого число рабочих, самовольно бросивших работу 1 мая, определялось в 1094 человека, т.е. около 0,44% общего числа рабочих в Москве, каковых в настоящее время насчитывается до 248 639 человек». Не понравилась властям и большевистская прокламация 1911 г., призывавшая рабочих разогнуть спину, поднять головы и прислушаться «к призывному языку первомайского набата». В связи с этим департамент полиции вновь считал необходимым «принять самые решительные меры к недопущению 1 мая, или 18 апреля по старому стилю, намеченных выступлений революционных организаций». Тем не менее, в мае 1912 г. в Москве бастовали все механические заводы, 1 мая 1913 г. бастовало 40 тыс. рабочих – решительные меры полиции ни к чему не привели. Проблемы, по-видимому, создавало и использование в империи юлианского календаря – не всем было понятно, когда именно праздновать 1 мая, по старому или новому стилю. Может быть, поэтому рабочее движение обострялось в течение всего мая.

Нельзя сказать, что первомай сразу стал всенародным праздником – газета «Россия» в 1912 г. выражалась так: «руководители рабочего движения усиленно навязывают русским рабочим день первого мая, как день, когда социализм торжественно заявляет о себе миру. Но в обстановке русской жизни ничего из этого не получается, а лишь имеется налицо полностью состав нарушения общественной тишины и спокойствия… и создается необходимость прибегать к более или менее решительным мерам». Пролетарская газета возражала на это, что «события 1 мая… говорят, что русский рабочий… уже сознал себя членом международной пролетарской семьи и свидетельствует об этом в той форме, которая принята в 1889 г. и применяется пролетариатом всего мира. Как ни тяжело материальное положение русского рабочего, как ни дорог ему каждый заработанный рубль, однако 1 мая он бросает работу, поступается рублем, чтобы доказать, что не хлебом единым живет он. Московские фабриканты негодуют на то, что рабочий бастовал по поводу ленского расстрела и по поводу 1 мая, и собираются рабочих за это наказать».

Кто был прав в этой любопытной дискуссии, показал 1917 год, когда вся государственная система рухнула в течение нескольких дней. Тогда же впервые открыто праздновалось 1 мая (временное правительство даже объявило его выходным, правда, только для госслужащих). Московское областное бюро ЦК РСДРП ставило задачу показать буржуазии, что пролетариат «не сложит рук, пока не добьется своего освобождения от буржуазного господства». Несмотря на серьезность задач, демонстрация запомнилась современникам как «веселая» и «довольно многолюдная». Дело в том, что по исполняемым музыкальным произведениям можно было судить о политических взглядах участников. Пресненская колонна искусно воспроизвела «Интернационал», которому обучил местный райком РСДРП. «Интернационал» являлся знаком большевизма, меньшевики предпочитали «Марсельезу», а эсеры – «Дубинушку». Можно предположить, что демонстранты не жалели голосовых связок, и на демонстрации действительно было весело. Другому очевидцу запомнилась череда митингов (утром на Ходынке, в Петровском парке, в Сокольниках, вечером на Тверской), которые сопровождались пляской солдат под гармонику. Произвел эффект и полет над Красной площадью аэроплана с красным флагом (возможно, большевики взяли его на заметку и позднее использовали это средство воздействия в виде воздушных парадов).

Однако источники сохранили и голоса приверженцев старых порядков, которые, по понятным причинам, старались не шуметь, но возлагали большие надежды на вмешательство свыше. Один из них описал чудо, происшедшее на первый советский Первомай 1918 г., якобы прозванный в Москве «иудиной пасхой» (он пришелся на среду страстной недели, когда верующие поминают предательство Иуды): «Редкие колонны демонстрантов шли мимо Никольских ворот Кремля, и вдруг красное полотнище, заслонявшее икону Николая Чудотворца на воротах, само собой порвалось, и из-под него засиял старинный образ».

1 мая 1918 г.

Спасибо партии за это

Действительно, как сообщала пресса, «кремлевская стена от Никольских до Спасских ворот увешана флагами. Над братской могилой жертв Октябрьской революции высится обелиск, обтянутый красными и черными холстами. Ближе к Спасским воротам устроена трибуна, где разместились Члены ЦИК и представители Московского Совета. Лобное место обтянуто черным холстом, а сверху реет громадный алый флаг...». Судя по фотографиям, день был прохладный и ветреный (демонстранты шли в пальто и шинелях), и, возможно, какой-то из элементов наглядной агитации в самом деле развихлялся. Но с чем трудно согласиться, это с «редкостью» колонн демонстрантов. Возможно, богобоязненный автор сравнивал их с позднейшими демонстрациями, занимавшими все пространство Красной площади, но и тогда на площади и на Тверской у Моссовета людей было довольно много.

Уже год спустя по Красной площади, украшенной панно «прочь безделье, слава труду» поехали агитповозки и автомобили, как писали газеты, «к полудню широкие просторы Красной площади с трудом вмещали прибывающие массы». К тому же времени относится аллегорическое панно «Наука и искусство приносят свои дары Труду», началась эпоха великих демонстраций (до 1968 г. по расписанию полагался также военный парад). Незадолго до праздника в газетах публиковались так называемые призывы ЦК КПСС, вроде «да здравствует первое мая, день международной солидарности трудящихся в борьбе против империализма, за мир, демократию и социализм». Эти призывы в процессе демонстрации транслировались с помощью звукоусилителей, и после каждого из них полагалось провозглашать «ура» и «какая радость». Однако о жертвах капитала вспоминали все реже, возможно, потому что созданная Коминтерном Международная организация помощи борцам революции завела собственный праздник 18 марта, совпавший с днем Парижской коммуны. Поэтому хотя солидарность трудящихся формально числилась поводом для торжества, больше всего полагалось ликовать в связи с теми преимуществами, которые рабочий класс уже приобрел и приобретет в дальнейшем при условии неуклонного выполнения решений очередного съезда.

Некоторые специалисты полагают, что традиция проводить массовые праздники, свидетельствующие о единстве и порядке обширной державы, слаженности действий всех ее подданных, едином мировосприятии и идеологии, была заимствована из Золотой орды. Демократическая пресса наших дней доверительно сообщает, что на демонстрации заманивали отгулами и тремя рублями, но, как ни странно, довольно много людей ходило на них охотно, вставали затемно и плелись через весь город пешком. Чем манила их Красная площадь, пляской под гармошку или зрелищем членов политбюро, помахивавших им с Мавзолея на манер китайских болванчиков, сейчас уже трудно сказать. Возможно, они были просто довольны приходу весны, и им хотелось встряхнуться и пройтись; насмешливая поговорка того времени не случайно гласила: зима прошла, настало лето – спасибо партии за это».

Долгое время с первомайским праздником приходилось считаться. В рейхе он был провозглашен днем немецкого труда, и даже Эйзенхауэр пытался как-то приспособить его для нужд американского капитала под названием дня лояльности. Не стала исключением и демократическая Россия – хотя влиятельные люди выражают мнение о том, что с восьмичасовым рабочим днем никаких стратегических задач решить нельзя, выходные дни под названием Праздника весны и труда сохраняются. Кое-кто продолжает отмечать его митингами и демонстрациями, но уже не столько в память узников капитализма или солидарности с какими-нибудь иностранными пролетариями, которые, впрочем, не очень в ней нуждаются и больше мечтают о том, чтобы никакие мигранты к ним не лезли. Содержанием мероприятия является скорее критика состояния защиты трудящихся, впрочем, мало кому интересная – в современной России каждый больше озабочен своими правами, чем чужими. 1 мая церковь отмечает день пророка Иеремии (по-народному – Еремея-запрягальника), часто выступавшего с критикой современного ему режима и общества. Поэтому иеремиады, исходящие от определенных политических сил, вполне отвечают свойствам этой даты. Большинство находит применение выходному дню, предаваясь веселью или производительному труду на личной грядке. И все же те и другие, отмечающие праздник, считающие его ненужным и не знающие о его существовании, приобрели такие возможности благодаря событиям на Хеймаркет-сквер. Пророческое высказывание одного из приговоренных – «Придет время, когда наше молчание зазвучит громче, чем звучат наши голоса» – можно считать сбывшимся в полной мере.

Н. Голиков